Король бродяг - Страница 77

К оглавлению

77

– Хорошо иметь друзей в тёплых краях, – рассеянно отвечала она, – однако я там никому не нужна. Вам прекрасно известно, что я не знатного и даже не благородного происхождения. Для голландцев я чересчур диковинна, для французов – слишком заурядна.

– Королевская фаворитка родилась в тюрьме, а теперь она маркиза, – напомнил д'Аво. – Как видите, важны только ум и красота.

– Увы, ум подводит, а красота вянет. Я не хочу жить в доме на сваях, который с каждым днём немного погружается в болото, – сказала Элиза. – Мне надо за что-то зацепиться. Найти незыблемое основание.

– И где же на земле сыщется подобное чудо?

– Деньги, – отвечала Элиза. – Здесь я могу сделать деньги.

– Деньги, о которых вы говорите, не более чем химера, порождённая воображением нескольких тысяч евреев и голодранцев, орущих друг на друга посреди площади Дам.

– И все же мало-помалу я смогу обратить их в золото.

– Неужели это все, к чему вы стремитесь? Не забывайте, мадемуазель, золото имеет цену лишь постольку, поскольку некоторые люди говорят, что оно ею обладает. Позвольте рассказать вам кое-что из современной истории: мой король отправился в место под названия Оранж… слышали про такое?

– Княжество на юге Франции, неподалёку от Авиньона, – земли Вильгельма, насколько я понимаю.

– Мой король отправился в Оранж – вотчину принца Вильгельма – три года назад. Каким бы воителем ни воображал себя Вильгельм, король вошёл в его земли без боя. Он поднялся на городскую стену, отколупнул крошечный кусок отвалившейся кладки – не больше вашего мизинца, мадемуазель, – и бросил на землю. Потом ушёл. Через несколько дней полки короля сровняли стены и укрепления Оранжа с землёй, и Франция проглотила княжество так же легко, как господин Слёйс – дольку спелого апельсина.

– Зачем вы рассказали это историю, если не из желания объяснить, откуда в Амстердаме столько беженцев из Оранжа и за что Вильгельм так ненавидит вашего короля?

– Завтра король может взять кусок гауды и бросить его псам.

– Вы хотите сказать, Амстердам падёт, а мое золото станет добычей пьяной солдатни?

– Ваше золото – и вы, мадемуазель.

– Я понимаю это куда лучше, нежели вы думаете, мсье, но не понимаю другого: зачем вы притворяетесь, будто вам интересна моя судьба. В Гааге вы увидели во мне смазливую девчонку, которая умеет кататься на коньках и потому способна привлечь внимание Монмута, причинить Марии боль и внести раздор в семейство Вильгельма. Тогда всё вышло по-вашему. Однако чем я могу быть полезна вам теперь?

– Живите интересной и прекрасной жизнью… и время от времени беседуйте со мной.

Элиза рассмеялась – громко, от души, вызвав неодобрительные взгляды женщин, которые никогда не смеялись так или не смеялись вообще.

– Вы хотите, чтобы я стала вашей шпионкой?

– Нет, мадемуазель. Я хочу, чтобы вы были моим другом, – просто и почти грустно проговорил д'Аво.

Элиза растерялась. В этот миг д'Аво ловко развернулся на каблуках и схватил её под локоть. Элизе ничего не оставалось, кроме как пойти с ним, и постепенно стало ясно, что они направляются к Этьенну д'Аркашону. А тем временем в самом дымном и тёмном углу комнаты все смеялся и смеялся господин Слёйс.

Париж
весна 1685

С тобой, как вижу, уже что-то приключилось. На твоей одежде грязь топи Уныния. Но топь – только начало скорбей, которые ожидают идущих этим путём. Послушайся меня, ведь я намного старше тебя.

Джон Беньян, «Путешествие пилигрима»

Джек сидел по шею в навозе от белых, красноглазых коней герцога д'Аркашона, стараясь не корчиться от того, что целые легионы жирных личинок объедают мёртвую кожу и мясо по краям раны. Рана чесалась, но не болела, только пульсировала. Джек не знал, сколько дней здесь пробыл; слушая колокола и глядя, как пятна солнечного света пробираются по конюшне, он догадывался, что сейчас около пяти часов дня. Послышались приближающиеся шаги, затем скрежет ключа в замке. Если бы его удерживал в конюшне один этот замок, Джек давно сбежал бы, однако он был прикован за ошейник к колонне белого камня, и цепь длиной в несколько ярдов позволяла ему самое большее зарыться в тёплый навоз.

Засов отворился, и в клин света вступил Джон Черчилль. По сравнению с Джеком он был не то что не в дерьме – как раз наоборот! На нём был украшенный самоцветами тюрбан из блестящей парчи, что-то вроде халата, тоже очень богатое, и старые стоптанные сапоги; кроме того, он был вооружён до зубов – ятаганом, пистолетами и гранатами.

Черчилль с порога произнёс:

– Заткнись, Джек, я иду на бал-маскарад.

– Где Турок?

– Я поставил его в стойло. – Черчилль указал глазами на соседнюю конюшню. У герцога было много конюшен; эта, самая маленькая и неказистая, служила только для перековки лошадей.

– Значит, бал, на который вы собрались, будет здесь.

– Да, в особняке д'Аркашона.

– И кем вы будете? Турком? Или берберийским корсаром?

– Я похож на турка? – с надеждой спросил Черчилль. – Насколько я понимаю, ты лично их видел.

– Нет. Лучше назовитесь корсаром.

– По крайней мере этих я видел лично.

– Ну, если бы вы не путались с любовницей короля, он бы не отправил вас в Африку.

– Да, было такое дело. В смысле, он отправил меня в Африку, но я вернулся.

– И теперь он в могиле, а у вас с Аркашоном будет тема для разговора.

– О чём ты? – мрачно спросил Черчилль.

– Вы оба хорошо знаете берберийских корсаров.

Черчилль опешил – мелкое удовольствие и незначительная победа для Джека.

77